Стихи Пабло Неруды

Перевод Андрея Щетникова

* * *

Это утро наполняется бурей,
прорастающей из сердцевины лета.

Ветер колышет странствующими руками
белые облака — как платочки прощанья.

Неисчислимое сердце ветра
бьётся над нашим влюблённым молчаньем.

И гудит в деревьях чудесный оркестр, —
вещий колокол, полный сражений и песен.

Ветер срывает и уносит листву с дерёвьев,
отклоняет от цели стрелы трепетных птиц.

Ветер свергает её наземь волнами без пены,
веществом невесомым, наклонным огнём.

Терпит крушенье и тонет корабль её поцелуев
у входа в гавань — летним ветреным днём.

(1924)

АЛЬБЕРТО РОХАС ХИМЕНЕС ПРОЛЕТАЕТ

Среди скрипящих перьев, среди ночей,
среди магнолий и среди телеграмм,
между ветром Юга и западным бризом,
ты пролетаешь.

Ниже могил, ниже глины и праха,
ниже оцепеневших морских ракушек,
ниже глубинных подземных вод,
ты пролетаешь.

На самом дне, среди утонувших детей,
среди слепых растений и мёртвых рыб,
на самом дне — и опять среди облаков,
ты пролетаешь.

Вдали от крови, вдали от костей,
вдали от хлеба, вдали от вина,
вдали от огня,
ты пролетаешь.

Вдали от уксуса и от смерти,
среди гниения и фиалок,
с небесным голосом, в сырых ботинках,
ты пролетаешь.

Над делегациями и аптеками,
над колёсами, адвокатами, кораблями,
над только что вырванными зубами,
ты пролетаешь.

Над городами с затонувшими крышами,
где огромные женщины по вечерам
расплетают косы ущербными гребнями,
ты пролетаешь.

Вблизи от погребов, где в тишине,
в мутных тёплых ладонях бродит вино,
в медленных ладонях тёмного дерева,
ты пролетаешь.

Среди пропавших авиаторов,
рядом с каналами и тенями,
рядом с закрытыми кувшинками,
ты пролетаешь.

Сквозь бутыли горького цвета,
сквозь кольца аниса и неудачи,
воздевши руки и стеная,
ты пролетаешь.

Над зубными врачами и конгрегациями,
над кинотеатрами и ушными раковинами,
в новом костюме, с погасшим взором,
ты пролетаешь.

Над твоим безбрежным кладбищем
с заблудившимися моряками,
покуда льётся дождь твоей смерти,
ты пролетаешь.

Покуда льется дождь твоих пальцев,
покуда льётся дождь твоих костей,
твоего костного мозга и улыбки,
ты пролетаешь.

Над камнями, на которых ты таешь
и стекаешь, — ниже зимы, ниже времени,
покуда сердце не расточится по каплям,
ты пролетаешь.

Но ты не здесь, окружённый цементом,
чёрными сердцами нотариусов
и возмущёнными костями всадников:
ты пролетаешь.

О, мой собрат и морской цветок,
о, гитарист в одеянье из пчёл,
во тьме волос твоих нет ни грана истины:
ты пролетаешь.

Нет истины во тьме за твоей спиной,
нет истины в этих мёртвых ласточках
и в этом сумрачном царстве скорби:
ты пролетаешь.

Чёрный ветер Вальпараисо
расправил крылья угля и пены
и заслонил небеса, по которым
ты пролетаешь.

Промозглый холод мёртвого моря,
гудки пароходов, столы и запах
дождливого утра и тухлой рыбы:
ты пролетаешь.

Стопка рома, ты и я, душа моя плачет,
никого, ничего, одна только лестница
с разбитыми ступеньками, и зонты:
ты пролетаешь.

Это море. Спустилась ночь, и я слышу,
как ты одиноко пролетаешь над морем,
над тёмным морем моей души:
ты пролетаешь.

Я слышу мерный звук твоих крыльев,
и воды мёртвых стучат в моё сердце,
как слепые мокрые голуби:
ты пролетаешь.

Ты пролетаешь, совсем один,
один среди мёртвых, один навеки,
ты пролетаешь без тени, без имени,
без слащавости, без слов и без роз:
ты пролетаешь.

(1934)

ОДА ЧЕЛОВЕКУ В ЛАБОРАТОРИИ

Вот человек,
неприметный с виду,
он глядит
одним своим глазом
деятельного циклопа
на мельчайшие вещи,
на кровь,
на капли воды,
он глядит
и записывает или диктует,
а там, в этой капле,
вращается целый мир,
млечный путь дрожит,
как маленькая река,
человек
глядит
и замечает
в крови
маленькие красные точки,
мятущиеся
планеты,
или вторжение
достославного белого войска,
человек
своим глазом
всё видит,
всё замечает,
там, в этой капле, заперт
вулкан нашей жизни,
сперма
с её титрованным небосводом,
трепет
мгновенных
сокровищ,
мужское семя;
рядом
в бледном круге
капля
мочи
приоткрывает янтарные страны,
или плоть твоя —
горы аметиста,
трепетные лужайки,
зеленеющие созвездия;
а он
всё отмечает, всё записывает,
и внезапно обнаруживает
угрозу,
отдельную
точку,
чёрный нимб,
он опознаёт его, заглядывает
в свой справочник,
и уже не теряет из виду,
скоро
в твоём теле начнётся охота,
развернётся битва
прямо на глазах
человека из лаборатории;
тёмной ночью холодная смерть
приблизится к матери,
крылья незримого страха
коснутся ребёнка,
вспыхнет битва в развёрстой ране,
и всё —
в присутствии
этого человека
и его одинокого глаза,
который искал
злую звезду
на кровавом
небе.
Там, в белом халате,
он продолжает
разыскивать
знак,
число,
цвет
смерти
или жизни,
дешифруя
строение
боли, раскрывая
симптомы лихорадки
или первый признак
появления человека.
Где-то рядом с тобой —
неизвестный
путешественник
в полумаске,
объявивший о том,
что ему повстречалось
в твоих венах,
на Севере или на Юге
твоих внутренностей,
суровый
человек со своим глазом,
он берёт шляпу,
надевает её,
зажигает сигарету
и выходит на улицу,
останавливается на мгновение
а потом опять шагает по тротуарам,
присоединяется к людской толпе,
и наконец скрывается из виду,
словно дракон,
маленькое вёрткое чудовище,
что осталось позабытым в одной
капле
в лаборатории.

(1954)

ЛЕНТЯЙ
Металлические предметы
будут летать между звёздами,
измождённые люди
надругаются над белизной луны
и понастроят на ней аптеки.

А в это время винограда
начинает бродить вино
между морем и кордильерами.

В Чили танцуют черешни,
поют смуглолицые девушки
и сверкает вода в гитарах.

Солнце освещает каждую дверь
и творит чудеса с пшеницей.

Первое вино — розовое,
сладкое, как нежность ребёнка,
второе вино — крепкое,
словно хриплый голос матроса,
а третье вино — это топаз,
это мак и пламя пожара.

Дом мой полон земли и моря,
большие глаза моей жены
цветом схожи с лесным орехом,
море с наступлением ночи
оделось в белизну и зелень,
и луна в прибрежной пене
дремлет, как морская невеста.

Я планету менять не хочу.

(1958)

ЗИМНИЙ САД

Пришла зима. И медленные листья,
одетые в молчание и злато,
диктуют мне блистательные строки.

Я — снежная тетрадь,
широкая ладонь или поляна,
застывшая округа,
безмолвное угодье зимней стужи.

Огромный мир шумел своей листвою,
пшеничные созвездья полыхали
в ночи, как алые цветы ожогов,
затем настала осень, и вино
свои на небе начертало знаки:
всё кануло, движенье небосвода
перевернуло чашу лета,
и кочевые облака померкли.

Я буду ждать на траурном балконе,
среди плющей, как бы в далёком детстве,
когда земля свои расправит крылья
над обезлюдевшей моей любовью.
Я знал, что розе суждено упасть,
что нежность персика недолговечна,
но возродится косточка его:
я охмелел, пригубив эту чашу,
и море стало мне мрачнее ночи,
когда румянец обратился в пепел.

Земля лежит сегодня
в спокойном сне, забыв свои вопросы,
расправив шкуру своего молчанья.

Я возвращаюсь к жизни,
завёрнутый в холодный плащ дождя,
в далёкий смутный гул колоколов:
я задолжал безжизненной земле
моих ростков свободу.

(1973)

* * *

Дождь
идёт по песку, стучит по крыше
вечная
тема дождя:
длинные «эль» медленно падают
на страницы
моей бессмертной любви,
насущной соли;
дождь вернулся в твоё родное гнездо
с вязальными иглами прошлого:
всё, что мне нужно сейчас — это белый
лист пространства, это время
зелёных ветвей и цветущих роз;
это толика бесконечной весны,
долгожданной, с открытым небом
и долгожданной бумагой;
когда вернулся дождь,
чтобы с нежной грустью
стучать в окно,
а потом с неистовой яростью
плясать в моём сердце, плясать по крыше,
требуя,
чтобы его впустили,
чтобы ему подали чашу,
а он ещё раз наполнил её своими иглами,
прозрачным временем
и слезами.

(1973)